Она была юна и прекрасна. Она начала с титула королевы красоты родного города в провинциальной глубинке, стала топ-моделью в столице, чего еще можно пожелать в ее-то годы? Старухины вещи ей и подавно не были нужны, тряпье, пропахшее немощью и болезнью, мебель начала века, растрескавшаяся, ветхая, казалось, дотронься и все осыплется мелкой бурой трухой, пылью минувшего столетия, зараженного коммунизмом.
В этой старой квартире с непривычно высокими потолками только одна вещь заслуживала внимания – старинная серебряная ваза, тонкая с узким горлышком, покрытая изумительной чеканкой. Она стояла на ветхом трюмо, любуясь собой в зеркале, словно бросая вызов царящему вокруг угасанию.
Камилла решила оставить только эту вазу, в которой до сих пор стояла высохшая роза на длинном стебле.
На самом деле, Камиллу звали простым русским именем Лена, но она давно отреклась от него. Топ-модель не может зваться Ленкой, таких, как она, зовут Анжелы, Дианы, Кристины, или вот, Камилла. Квартира досталась ей легко, здесь жила одинокая, забытая всеми старуха, ее и нашли-то спустя две недели, как та умерла, на лестничную клетку стал просачиваться характерный трупный запах.
Подмазав начальство жилищной службы, Камилла вступила во владение собственной недвижимостью в Москве.
Нанятые грузчики выносили старухины вещи. Камилла и под страхом смерти пальцем бы не прикоснулась к кровати, на которой умерла мерзкая бабка. А вот комод она открыла. Мало ли что… Бабка может, и царя застала, судя по обстановке, вдруг у нее сохранились какие-то ценности.
Камилла брезгливо перебирала древние тряпки, морщась от кисловатого запаха слежалости, в основном это были безразмерные кофты и темные платья, больше похожие на балахоны.
- Мерзкая старушонка, набила полный шкаф тряпья, небось, с революции тут воняют,- со злостью бормотала она.
Под ними обнаружилось совершенно другое платье. Бальное, некогда снежно-белое, а теперь местами почерневшее, с полусгнившим кружевом на низком декольте. Профессиональное чутье подсказывало, что оно из превосходного шелка, это больше всего взбесило девушку.
- Модница хренова!- зашипела она.- На балу форсила… А сдохла как собака!
Почему-то она отчаянно завидовала мертвой старухе. В ее жизни были балы и галантные кавалеры, белоснежное бальное платье… А в ее, Камиллы, жизни, что было? Юность и красота? И только-то? Диванчик за кулисами – плата за высокий статус, потные пальцы директора ее агентства, а до того полуголодное существование в убогой квартирке, мать-учительница, по нескольку месяцев не получавшая зарплату, отец, не выходящий из запоев, безработный, после того как развалился местный завод…
Камилла злобно швырнула тронутое тлением платье в общую кучу на грязном полу. Перешла к трюмо и выдвинула верхний ящик. Прямо на нее взглянула большая лаково-черная шкатулка, украшенная накладками из перламутра. Сердце у Камиллы забилось. Она осторожно вынула шкатулку и подняла крышечку.
Там не было драгоценностей. Все место занимали письма, перевязанные красной лентой. Сверху лежало потускневшее золотое, обручальное кольцо, тонкое, с едва различимой гравировкой «Навеки любимой».
Камилла вытащила письма и, сорвав ленту, развернула верхнее письмо.
«Любочка, спешу сообщить, что на следующей неделе, во вторник, у графа Киреевского намечается литературный вечер. Смею ли я, недостойный, надеяться, что вы озарите его своей изысканной лирикой?
Очарованный Вами Мишель».
Камилла опустилась в ободранное кресло и достала второе письмо. Тот же почерк.
«Госпожа моих очей, Любочка, умоляю Вас осиять своей прелестью бал у Разумовских. Я буду ждать Вас, и только Вас.
Преданный Вам Мишель».
«Счастье мое, Любаша, подарите мне смысл жизни! Станьте моей женой!
Влюбленный М.»
«Любушка, родная, я схожу с ума, я не могу ни о чем больше думать, кроме Вас. Прошу не будьте так жестоки, выходите за меня!
М.»
«Любушка, девочка моя милая, как же я тоскую без тебя… Мы расстались всего неделю назад, а я уже не знаю, как бы половчей измыслить причину для отпуска, чтобы скорей увидеть тебя, любимая. Здесь, на фронте, отвратительно. Мне не хочется травмировать тебя описанием всех ужасов и гадостей, поэтому давай просто поговорим о чем-нибудь другом. О стихах, например. В твоем последнем письме ты написала мне такую прелестную поэмку, я плакал, когда читал, честное слово дворянина! Я всегда завидовал той легкости слова, что присуща твоей лирике.
Мишель».
«Любушка… Твои письма доходят все реже. Я знаю, с моими, наверное, то же самое, почта работает ужасно. Но я все равно пишу тебе каждый вечер, хотя и все труднее достать хоть какой-нибудь клочок бумаги. Видишь, на каких обрывках я тебе пишу из экономии. А твои я берегу как зеницу ока, хотя давно уже выучил их наизусть, до последней буковки, начертанной твоей нежной ручкой. Любимая, я каждый вечер перечитываю их, я держу их поближе к сердцу, в нагрудном кармане, и больше всего боюсь, что придет день, когда придется пустить их на растопку.
А кормят нас плохо, начались перебои с доставкой провизии. Солдаты-то давно голодают. И вообще, это так ужасно – война. Ничего в ней, оказывается, нет романтичного, только боль и страх, одна мерзость, одно горе.
Мишель».
Писем было много, около семидесяти, не меньше. В каждом последующем сквозило все больше горечи и боли от разлуки.
«Радость моя, занесло меня по службе в лазарет, здесь просто невыносимо, насекомые кишат повсюду, грязь, и амбре стоит просто сумасшедший. Встретил здесь нашего давнего comrade Алекса Разумовского, лежит тут с отравлением, надышался ипритом. Ты ведь слышала уже, что немцы применяют в атаках отравляющие газы? Я отдал ему последнюю банку тушенки из своего пайка. Я-то на ногах, раздобуду поесть, а он?
Неужели это мы, светские львы? Блистательный Алекс Разумовский, Мишель Астахов… Что ж поделаешь, сейчас всем тяжко, проклятая война перевернула вверх дном весь мир.
Береги себя, я слышал, в Петербурге сейчас неспокойно. Дождись меня, я обязательно вернусь.
Мишель.
P.S. Я обязательно вернусь!
М.»
Толстая стопка писем. Последнее было написано другим почерком, слова едва различались среди сплошных чернильных размывов.
«Сударыня Астахова, покорно прошу прощения за скорбную весть. Ваш супруг, кавалергард Михаил Астахов, нагр… …ном святого Геор… IV степени, герои… погиб при оборо……»
Дальше было не прочесть.
Камилла молча скомкала письма и швырнула их на пол. Передвинула ближе к центру трюмо вазочку с засохшей розой, всмотрелась в свое отражение.
- Хозяйка, давайте мы вынесем трюмо…- окликнул ее один из грузчиков, к тому времени они уже освободили квартиру от прочей мебели.
- Оставьте. Если все, то можете идти. Завтра придете, привезут мою мебель.
Камилла сидела перед трюмо, вглядываясь в мутное, покрытое крохотными трещинками зеркало. Ее лицо, такое свежее и нежное, разительно контрастировало с высохшей до хруста розой в серебряной вазе.
Что-то потерлось о ногу девушки. Она вздрогнула и, опустив взгляд, увидела тощую, облезлую кошку, серую, с белой мордочкой. Она с энтузиазмом терлась о ноги девушки и громко урчала, щуря голодные глаза.
- Что, старухина ты?- поморщилась Камилла.- А ну, пошла отсюда, пошла!
Мурлыка все еще надеялась на приют, но Камилла брезгливо подхватила ее за шкирку и, вынеся в подъезд, швырнула на лестницу.
Вернулась к трюмо и, одернув красную мини-юбку, забралась с ногами в кресло. Неотрывно смотря в зеркало, представлялись ей красивые люди, скользящие в вальсе по мраморному полу огромного, богато украшенного зала. В центре улыбалась молодому офицеру юная девушка в белом бальном платье.
Свечи мерцали, заливая зал теплым светом, отражались искорками в мраморе пола. Дамы сверкали драгоценностями, кружились шелковые юбки, щелкали каблуки кавалеров. Играла музыка. Подтянутые официанты вились среди гостей с подносами с шампанским.
Девушка в белом платье смеялась, позволив офицеру приобнять себя, игриво шлепая его по плечу китайским веером. На правой руке ее поблескивало чистенькое, новенькое, обручальное колечко. Офицер раскланивался с подошедшими господами, но его сияющий взгляд почти и не отрывался от юной супруги.
Играл вальс, и они танцевали. Изящно, легко порхая, словно нарядные бабочки на летнем лугу.
Музыка все ускорялась, и пары кружились, мельтешили перед мысленным взором Камиллы, все быстрее и быстрее.
Остановитесь!
Нет!
Не надо!
Нет!
Из безумной пляски выдвинулась Она. Юная красавица в белоснежном шелковом платье, небрежно помахивающая веером.
- Красавица? – насмешливо произнесла Она.- Уничтожила все, что у меня оставалось? А я все равно было счастливее тебя.
Она усмехнулась. Прикрыла улыбку веером.
- Что ж… Прощай, юная красавица, забравшая у меня все.
На следующий день вернувшиеся рабочие обнаружили за незапертой дверью, возле пыльного растрескавшегося трюмо, в ободранном кресле незнакомую мертвую старуху в до ужаса знакомой одежде. В нелепой красной мини-юбке и непристойно обтягивающем топике с надписью «I’m superstar».
А на трюмо в серебряной вазочке пунцовела распустившаяся роза, и атласные ее лепестки были живыми и прекрасными.
